крепости Масада,
находившейся на юго-востоке от Мертвого моря.
Как и замок Монсегюр каких-нибудь тысячу двести лет спустя, Масада осталась в
Истории как символ героизма, упорства и мученичества народа, служащего
проигранному делу. Последний бастион сопротивления победившему врагу, эта
крепость, как известно, долго переносила, не ослабевая, многочисленные штурмы
римских военных машин; затем, когда ночью 15 апреля стало ясно, что враг
готовится проникнуть в цитадель через брешь, девятьсот шестьдесят мужчин,
женщин и детей, как и в Монсегюре, предпочли умереть вместе в крепости, убив
себя таким образом, что утром римляне нашли лишь тела, испепеляемые остатками
пламени.
Иосиф сопровождал римские войска на заре 16 апреля, и вместе с ними он проник на
эту бойню в Масаде. Трое выживших - женщина и двое детей, спрятавшихся во
время этой драмы в сточном желобе крепости,-рассказали ему об ужасных
событиях этой ночи, когда некий Елеазар (Лазарь?), командующий гарнизоном,
употребил, по их мнению, все свое красноречие, всю силу своего убеждения, чтобы
склонить бунтовщиков к признанию жестокой необходимости умереть всем вместе.
В своей хронике Иосиф Флавий передает нам увещевания Елеазара такими, какими
он услышал их из уст выживших, и эти слова представляют для нас большой
интерес, ибо они констатируют защиту, организованную воинствующими зелотами;
Иосиф употребляет термины зелоты и сикарии . Но
267
главный интерес этой речи состоит, по нашему мнению, в ее содержании, очень
далеком от традиционной иудейской мысли и, несомненно, отмеченной ессейским и
гностическим влиянием.
Жизнь, а не смерть рассматривается как бедствие для человека; настоящая
свобода, дуовная, а не плотская, достигается через разрушение презренной земной
оболочки; божественная и истинная природа души противопоставляется смертному
телу, тяжелому и неудобному; первая заключена во втором, но она вдыхает в него
жизнь...14 Столько элементов, отражающих недвусмысленно дуалистическую
доктрину двух непримиримых начал, управляющих миром! Будучи полностью ими
вдохновлен, Елеазар, призывая к смерти осажденных в крепости Масада, сравнивает
их с мужественными людьми, спешащими освободить свои души от их плотской
оболочки, которой они совершенно не дорожат, и так желающими достичь вечной
жизни, что они объявляют всем вокруг о своем неизбежном уходе15.
Насколько нам известно, сегодня никто еще не подумал о том, чтобы
прокомментировать эти слова; это удивляет и огорчает, ибо они поднимают
множество вопросов. Действительно, никогда раньше ни один иудейский текст не
делал подобного намека на душу, и еще менее на невидимую, бессмертную и
нетленную природу ее. Такое понятие было совершенно чуждо иудейской традиции,
так же как и понятие превосходства духа над материей, связи с Богом в смерти и
осуждения жизни, являющейся делом рук дьявола. Все эти гностические и
дуалистические темы имели другое таинственное происхождение, и в контексте
истории Масады речь могла идти о происхождении только ессейском.
Однако, если считать по-крупному, то эти речи Елеазара могут быть с таким же
основанием рассмотрены как христианские; не в том смысле, который это слово
приобретет впоследствии, но в том, которое придавали ему первые ученики Иисуса,
готовые, как мы помним из четвертого Евангелия, пойти и умереть вместе с
Лазарем. Надо ли заключать из этого, что некоторые христиане могли также быть
среди героических защитников цитадели, раз мы знаем, что в ходе этого восстания
многие из них боролись против римлян с таким же пылом, как и сами иудеи? В
подтверждение этого вывода добавим, что многие из первых христиан в
действительности были зелотами, и это, таким образом, заставляет думать, что они
участвовали в сопротивлении Масады.
Конечно, историк Иосиф Флавий не подразумевает ничего подобного, если только
некоторые намеки не были позже изъяты из его текстов... Можно также с полным
основанием
268
удивляться, что палестинский историк, пишущий в I в., ни разу не упомянул об
Иисусе, и только в последующих изданиях это имя появляется, но в форме так
соответствующей уже хорошо структурированной в своих определениях ортодоксии,
что вполне можно подумать, будто здесь идет речь о добавлениях, датирующихся
эпохой Константина.
Зато один экземпляр Иудейской войны Иосифа Флавия, очень отличающийся от
других, был найден в России. Записанный на старославянском языке, текст
датируется примерно 1261